В просторном зале скользят они в пляске вокруг хана, украшенные цветами, полуобнаженные, в прозрачной дымке развевающихся одежд.

Прекрасны, как заря, и чисты, словно лилии, их тела, они источают благоухание благовонных масел и всех ароматов Индостана и Аравии.

Бурно-пламенны и томительно-нежны их пляски.

Черные, как ночь, и золотые, как солнечные лучи, волосы рассыпаются по сверкающей белизне плеч, обвиваются по стройным шеям и волнистыми прядями опускаются на снежно-белые груди, как черные и золотые облака на снега Куэнь-Луня.

Подобно райским яблокам трепещут на лунных телах напоенные пьянящим ароматом перси.

Словно тысячеголосые соловьи в кущах роз среди цветиков китайского богдыхана поют сладкозвучные девы, поют о ночах любви и о жгучих лобзаниях, поют и пляшут, вьются, словно легкокрылые мечты, вокруг хана — и обольщают, завлекают его в дарующие забвение объятия любви.

Но слушает Чингисхан — и не слышит, слушает, но не бурлит его кровь.

В смарагдовых и яхонтовых чашах кипит, словно кровь молодого воина, огненное вино. Воспламенится тот, кому прольется на язык хоть единая его капля.